2. Экстравертированный тип
При описании этого и следующих типов необходимо, в целях ясности изложения, разграничить психологию сознания и психологию бессознательного. Поэтому сначала мы опишем феномены сознания.
а) Общая установка сознания
Хотя и верно, что каждый ориентируется по тем данным, которыми его снабжает внешний мир, мы ежедневно наблюдаем, что сами по себе эти данные имеют для нас лишь относительное значение. Холод на улице побуждает одного человека надеть пальто, тогда как другой, желая закалить себя, находит это излишним. Один приходит в восторг от нового тенора, потому что все им восхищаются; другой не восхищается им, но не потому, что тенор ему не нравится, а потому, что с его точки зрения предмету всеобщего восхищения одного только этого качества мало, чтобы он оказался действительно восхитительным. Один подчиняется обстоятельствам потому что, как показывает его опыт, ничего другого просто не остается; другой же убежден, что если уже тысячу раз случалось так, то в тысяча первый раз может произойти иначе. Первый позволяет ориентировать себя поступающим к нему извне данным, второй держит в запасе мнение, которое ставится между ним и объективными данными. Итак, когда ориентирование по объекту преобладает до такой степени, что решения и действия определяются не субъективными взглядами, а объективными условиями, мы говорим об экстравертированной установке. Когда же она становится привычной, мы говорим об экстравертированном типе. Если человек мыслит, чувствует, действует и, фактически, ведет такой образ жизни, который напрямую соотносится с объективными условиями и их требованиями, то он экстравертирован. Жизнь такого человека совершенно ясно показывает, что именно объект, а не его собственный субъективный взгляд играет определяющую роль в его сознании. Конечно, он имеет субъективные взгляды, но их детерминирующая сила меньше, чем сила объективных условий. А значит, он и не надеется обнаружить хоть какой-то безусловный фактор внутри самого себя, так как таковые ему известны только во внешнем мире. Подобно Эпиметею, его внутренняя жизнь подчиняется внешней необходимости, хотя и не без борьбы; но эту борьбу всегда выигрывает объективный детерминирующий фактор. Его сознание целиком обращено наружу, поскольку главный и определяющий фактор всегда появляется извне. Но он появляется извне именно потому, что откуда его ожидают, оттуда он и приходит. Все особенности психологии такого человека, за исключением тех, что зависят от примата одной определенной психологической функции или от своеобразных черт характера, вытекают из этой основной установки. Интерес и внимание экстраверта направлены на объективные события, особенно на те, которые происходят в его непосредственном окружении. Не только люди, но и вещи захватывают и приковывают к себе его внимание. Соответственно, они же определяют и его действия, которые оказываются целиком объяснимыми исходя из этих оснований. Действия экстраверта очевидным образом связаны с внешними условиями. В той мере, с какой они не являются простыми реакциями на средовые стимулы, они всегда обладают той отличительной особенностью, что всегда адаптируются к реальным обстоятельствам и, находят достаточно простора внутри границ объективной ситуации. И не предпринимается никаких серьезных попыток выйти за эти границы. То же самое можно сказать и об интересах: объективные события обладают для него почти неистощимым очарованием, так что обычно он и не ищет ничего другого.
Моральные законы, управляющие его поступками, совпадают с требованиями общества, то есть с господствующей моральной позицией. Если бы господствующие моральные нормы изменились, то соответственно изменились бы и субъективные моральные принципы экстраверта, без того, однако, чтобы что-либо изменилось в его общем психологическом состоянии. Эта строгая обусловленность объективными факторами не означает, как это можно было бы предположить, полной, не говоря уже об идеальной, адаптации к общим условиям жизни. Конечно, в глазах экстраверта такого рода приспособление к объективной ситуации должно выглядеть как полная адаптация, поскольку для него другого критерия просто не существует. Однако с высшей точки зрения вовсе еще не следует, что объективная ситуация при всех обстоятельствах нормальна. Она может быть совершенно ненормальной относительно пространственно-временных координат. Индивидуум, который приспосабливается к такой объективной ситуации, по общему признанию соответствует характеру своей среды обитания, но вместе со всем его окружением находится в ненормальном положении относительно универсальных, то есть обязательных для всех, законов жизни. Он может даже процветать в таком окружении, но только до тех пор, пока он сам и его среда не попадут в беду за прегрешения против этих законов. В этом случае он разделит общую гибель с той же верностью среде, с какой он прежде приспосабливался к ней. Приспособление не есть адаптация. Адаптация требует гораздо большего, чем не вызывающее трений простое следование условиям момента. (Еще раз напеню читателю шпиттелеровского Эпиметея.) Адаптация требует соблюдения законов более универсальных, чем непосредственные обстоятельства времени и места. Само это прямое приспособление составляет недостаток нормального экстравертированного типа. С одной стороны, своей нормальностью он обязан его способности сравнительно легко приноравливаться к существующим условиям. Его требования ограничиваются объективно возможным, например, карьерой, которая в данное время и в данном месте предоставляет многообещающие перспективы. Он делает то, что от него требуют или ожидают, и удерживается от всяких новшеств, если только они не самоочевидны или не превышают в каком-либо отношении ожиданий тех, кто его окружает. С другой стороны, его нормальность должна существенным образом зависеть и от того, принимает ли он в расчет свои субъективные нужды и потребности; и именно в этом сокрыто его слабое место, ибо тенденция его типа настолько устремлена вовне, что даже самый очевидный из всех субъективных факторов - телесное здоровье - недостаточно точно принимается во внимание. Тело для него недостаточно объективно или, скажем так, недостаточно "внешне", и потому даже удовлетворению элементарных потребностей, которое просто необходимо для физического благополучия, больше не отдается должное. От этого страдает тело, не говоря уже о душе. Экстраверт обычно плохо осознает это последнее обстоятельство, но тем более оно заметно для его домашних. Потерю равновесия он замечает лишь тогда, когда она даст о себе знать ненормальными телесными ощущениями. Эти ощущения он не может игнорировать. Совершенно естественно, что он должен отнестись к ним как к чему-то реальному и "объективному", поскольку при его складе ума они и не могут быть иными, - для него, конечно. У других же он тотчас усматривает "воображение". Слишком экстравертированная установка может до такой степени не считаться с субъектом, что последний целиком приносится в жертву так называемым объективным требованиям, например, требованиям непрерывного расширения предприятия, потому что накапливаются заказы и нужно использовать благоприятные возможности.
/В греческой мифологии Эпиметей и Прометей были сыновьями титана Иапета и, следовательно, братьями. Имя "Эпиметей" означает "мыслящий после", в противоположность Прометею, "мыслящему прежде". В отличие от Прометея, "подвиг" Эпиметея состоял в том, что он взял в жены Пандору, забыв о наставлениях брата ничего не принимать от Зевса. Юнг часто использует эти образы, разработанные Карлом Шпиттелером в его поэме "Прометей и Эпиметей", для иллюстрации своих идей. - Прим. пер./
В этом и заключается опасность для экстраверта: он втягивается в объекты и полностью теряет в них самого себя. Возникающие вследствие этого функциональные расстройства, нервные или соматические, имеют компенсаторное значение, так как они принуждают больного к невольному самоограничению. Если симптомы функциональны, то благодаря своим характерным особенностям они могут символически выражать психологическую ситуацию субъекта: так, например, певец, слава которого достигла угрожающих высот, соблазняя его на непозволительные энергетические траты, внезапно обнаруживает, что не может взять высоких нот из-за какого-то нервного сдерживания. Или, у человека, весьма скромно начавшего и быстро достигшего влиятельного и многообещающего социального положения, вдруг появляются все симптомы горной болезни. Опять же, мужчина, намеревающийся жениться на даме с весьма сомнительной репутацией, которую он обожает и сильно переоценивает, заболевает невротическими спазмами пищевода и вынужден ограничиваться двумя чашками молока в день, каждую из которых ему приходится пить по три часа. Все визиты к предмету обожания само собой прекращаются, и он, не имея выбора, посвящает себя поддержанию жизни в собственном теле. Или, человек, который больше не в силах нести бремя разросшегося до огромных размеров предприятия, им самим же и созданного, начинает страдать приступами нервной жажды и скоро становится жертвой истерического алкоголизма.
На мой взгляд, истерия - самая частая форма невроза у экстравертированного типа. Отличительным признаком классической истерии служит преувеличенный раппорт с лицами, входящими в непосредственное окружение больного, и доходящее до прямого подражания приспосабливание к окружающим условиям. Постоянное стремление вызывать к себе интерес и производить впечатление на окружающих - основная черта истерика. Естественным следствием этого является вошедшая в поговорку внушаемость истерика, его склонность поддаваться влиянию других. Еще один безошибочный признак экстравертированного истерика состоит в его неумеренности, которая подчас заводит его в царство фантазии, - с тем, чтобы его обвинили в "истеричной лжи". Истерический характер начинается с преувеличения нормальной установки; затем он усложняется компенсаторными реакциями со стороны бессознательного, которые нейтрализуют преувеличенную экстраверсию посредством телесных симптомов, принуждающих либидо к интроверсии. Реакция бессознательного порождает другую категорию симптомов, имеющих более интровертированный характер, и среди них, одним из наиболее типичных оказывается болезненное усиление активности фантазии.
После этого общего эскиза экстравертированной установки обратимся теперь к описанию тех видоизменений, которым подвергаются основные психологические функции под влиянием этой установки.
б) Установка бессознательного
Может показаться странным, что я намерен говорить об "установке бессознательного". Как мне уже неоднократно доводилось объяснять, я мыслю себе отношение бессознательного к сознанию как компенсаторное. Согласно такому взгляду, у бессознательного ничуть не меньше прав на "установку", чем у сознания.
В предыдущем разделе я особо подчеркнул тенденцию экстравертированной установки к односторонности вследствие доминирующего влияния объекта на ход психических событий. Экстравертированный тип постоянно подвергается искушению растратить себя ради кажущейся пользы объекта, уподобить субъекта объекту. Я довольно подробно обсудил вредные последствия преувеличения экстравертированной установки, а именно, подавление субъективного фактора. Поэтому остается лишь предполагать, что психическая компенсация сознательной экстравертированной установки придаст особый вес субъективному фактору и что мы обнаружим у бессознательного заметную эгоцентрическую тенденцию. Практический опыт подтверждает наше предположение. Здесь я не хочу вдаваться в казуистику и поэтому должен отослать читателя к последующим разделам, где я пытаюсь показать характерную установку бессознательного у каждого типа функции. В этом разделе мы рассматриваем компенсацию экстравертированной установки вообще и потому я ограничусь столь же общей характеристикой установки бессознательного.
Установка бессознательного, как эффективное дополнение сознательной экстравертированной установки, носит определенно интровертирующий характер. Она концентрирует либидо на субъективном факторе, то есть на всех тех потребностях и запросах, которые подавляются или вытесняются сознательной установкой.
Как уже можно понять из сказанного в предыдущем разделе, исключительно объективная ориентация действует вопреки множеству субъективных импульсов, намерений, потребностей и желаний и лишает их либидо, принадлежащего им по естественному праву. Ведь человек не машина, которую можно перестроить для совершенно иных целей, продиктованных обстоятельствами, в надежде на то, что она так же нормально будет работать, как работала прежде, хотя и совершенно другим образом. Человек всегда носит с собой всю свою историю; в самой его структуре записана история человечества. Этот исторический элемент в человеке представляет собой жизненную потребность, на которую мудрая душевная организация должна реагировать. Прошлое как-то должно оживать и принимать участие в настоящем. Полное уподобление объекту всегда будет вызывать протест подавленного меньшинства элементов, принадлежащих прошлому и существовавших от начала.
Из этих общих соображений нетрудно понять, почему бессознательные запросы экстраверта носят, по существу, примитивный, инфантильный, эгоцентрический характер. Когда Фрейд говорит о бессознательном, что оно "не способно ни к чему, кроме желания", то это гласным образом справедливо для бессознательного у экстраверта. Его приспособление к объективной ситуации и его уподобление объекту мешают энергетически слабым субъективным импульсам достичь сознания. Эти импульсы (мысли, желания, аффекты, потребности, чувства и т. д.) принимают, соответственно степени их вытеснения, регрессивный характер, то есть чем менее: они осознаются и признаются, тем более инфантильными и архаическими они становятся. Сознательная установка отнимает у них весь запас свободной энергии, оставляя лишь ту ее часть, которой она не может их лишить. Этот остаток, силу которого не следует недооценивать, можно охарактеризовать только как изначальный инстинкт. Инстинкт невозможно искоренить у отдельного индивида никакими произвольными мерами; для достижения такого радикального изменения потребовалось бы медленное, органическое преобразование многих поколений, ибо инстинкт есть энергетическое выражение составами строения организма.
Таким образом, у каждого вытесненного импульса так или иначе остается значительная доля энергии, причем инстинктивного характера, которая сохраняет действенность этих импульсов - независимо от той депривации, что сделала их бессознательными.
Чем полнее сознательная экстравертированная установка, тем инфантильнее и архаичнее будет установка бессознательного. Эгоизм, характеризующий бессознательную установку экстраверта, выходит далеко за пределы обычного, по-детски невинного себялюбия; он несоизмеримо более груб и жесток. Тут мы находим в полном расцвете те кровосмесительные желания, которые описал Фрейд. Само собой разумеется, что все эти вещи полностью бессознательны и остаются скрытыми от неспециалиста до тех пор, пока экстраверсия сознательной установки не достигает крайней степени. Но всякий раз, когда она сверх меры усиливается, на свет появляется бессознательное в форме симптомов. Его эгоизм, инфантилизм и архаизм утрачивают свой первоначально компенсаторный характер и выступают теперь уже в более или менее открытой оппозиции к сознательной установке. Это начинается с абсурдного преувеличения сознательной точки зрения, имеющего целью еще большее подавление бессознательного, но заканчивается, обычно, диссоциацией сознательной установки, то есть полным крушением. Эта катастрофа может принять объективную форму, так как объективные цели иногда постепенно подменяются субъективными. Мне приходит на память история одного печатника, который благодаря долгому и тяжелому труду в конце концов сделался из простого служащего владельцем процветающего предприятия. Чем больше расширялось его дело, тем больше он в него втягивался, - и так продолжалось до тех пор, покорно, наконец, не поглотило все его другие интересы. Это-то и разорило его. В качестве бессознательной компенсации единственного интереса к делу ожили некоторые воспоминания детства. В детские годы ему доставляло огромное удовольствие занятие живописью и рисованием. Но вместо того, чтобы вновь использовать эту возможность ради нее самой, в качестве компенсирующего увлечения, он ввел ее в свое дело и заинтересовался тем, как можно было бы "художественно" оформить выпускаемую им продукцию. К несчастью, его фантазии материализовались: он действительно стал производить дрянную продукцию, которая отражала его примитивный и инфантильный вкус, и в результате через несколько лет его предприятие потерпело крах. Он действовал в соответствии с одним из наших "культурных идеалов", по которому деловой человек должен сосредоточить все на достижении единственной поставленной цели. Но он зашел слишком далеко и стал жертвой могущества собственных инфантильных запросов.
Катастрофа, однако, может быть и субъективной, принимая форму нервного расстройства. Это неизменно происходит в тех случаях, когда влияние бессознательного в конце концов парализует всякое сознательное действие. Тогда запросы бессознательного в категоричной форме навязываются сознанию и вызывают гибельную расщепленность, обнаруживающую себя либо в том, что субъект не знает более, чего он на самом деле хочет и теряет интерес ко всему, либо в том, что он хочет слишком многого сразу и обнаруживает множество интересов, но все к невозможным вещам. Подавление инфантильных и примитивных запросов по продиктованным культурой соображениям легко ведет к неврозу или к злоупотреблению наркотиками, как-то: алкоголем, морфием, кокаином и т. д. В более тяжелых случаях такое расщепление кончается самоубийством.
Характерная особенность бессознательных импульсов в том и состоит, что при лишении энергии из-за непризнания их сознанием, они принимают разрушительный характер, - и это случается, как только они перестают быть компенсаторными. А свое компенсаторное действие они прекращают тогда, когда достигают глубины, соответствующей тому культурному уровню, который абсолютно несовместим с нашим. С этого момента бессознательные импульсы образуют блок, во всех отношениях противоположный сознательной установке, и само его существование уже ведет к открытому конфликту.
Вообще говоря, компенсирующая установка бессознательного находит свое выражение в поддержании душевного равновесия. Нормальная экстравертированная установка конечно же не означает, что ее обладатель неизменно ведет себя по экстравертной схеме. Даже у одного такого человека можно заметить множество психологических процессов, которые требуют механизма интроверсии. Мы называем способ поведения экстравертированным именно в тех случаях, где преобладает механизм экстраверсий. При таком положении дел наиболее развитая функция работает в экстравертированной манере, тогда как менее развитые, низшие функции интровертируются, другими словами, высшая функция является самой сознаваемой и полностью находится под сознательным контролем, в то время как менее развитые функции - отчасти бессознательны и гораздо менее контролируемы сознанием. Высшая функция - это всегда выражение сознательной личности, ее целей, ее воли и главных достижений, тогда как менее развитые функции относятся к разряду тех вещей, которые просто "случаются" с человеком. Эти последние - вовсе не обязательно простые оговорки и описки или какие-то другие оплошности подобного рода, но в равной мере могут быть наполовину, а то и на три четверти намеренными, ибо менее развитые функции тоже обладают сознательностью, хотя и в меньшей степени. Классическим примером тому служит экстравертированный чувствующий тип, который отличается прекрасным эмоциональным контактом с окружающими его людьми, но которому все же "случается" иногда выражать мнения беспримерной бестактности. Эти мнения - результат его стоящего ниже и наполовину сознательного мышления, которое, будучи лишь отчасти контролируемым и к тому же недостаточно связанным с объектом, может быть совершенно безжалостным в своих выводах.
Менее развитые функции экстраверта всегда демонстрируют крайне субъективное искажение резко выраженной эгоцентричностью и личным пристрастием, раскрывая тем самым свою тесную связь с бессознательным. Благодаря им бессознательное непрерывно выходит наружу, вообще не следует представлять себе, будто бессознательное навечно погребено под таким множеством наслоений, что может быть открыто, так сказать, лишь посредством трудоемких раскопок. Напротив, происходит постоянный приток бессознательных содержаний в сознательный психологический процесс, причем в такой степени, что наблюдателю очень трудно решить, какие черты характера принадлежат сознательной, а какие - бессознательной личности. Особенно трудно это бывает сделать в отношении тех, кому дано выразить себя богаче, чем другим. Конечно, очень многое зависит еще и от установки наблюдателя: ухватывается ли он за сознательный или бессознательный характер личности. Вообще говоря, судящий наблюдатель скорее ухватится за сознательный характер, тогда как на воспринимающего наблюдателя" больше повлияет бессознательный характер, так как суждение преимущественно имеет дело с сознательной мотивировкой душевного процесса, в то время как перцепция регистрирует сам процесс. Но коль скоро мы с равной мере пользуемся суждением и восприятием, то легко может случиться, что некая личность покажется нам одновременно и интровертированной, и экстравертированной, так что мы не сможем сразу решить, какой установке принадлежит высшая функция. В таких случаях только основательный анализ качеств каждой функции может помочь нам сформировать обоснованное суждение. С помощью наблюдения нужно установить, какая функция полностью находится под контролем сознания и какие функции имеют случайный и спонтанный характер. Первая всегда более развита, чем последние, которые к тому же обладают инфантильными и примитивными чертами. Иногда высшая функция производит впечатление нормы, тогда как остальные имеют в себе нечто ненормальное или патологическое.
в) Особенности основных психологических функций при экстравертированной установке
Мышление
Как следует из общей установки на экстраверсию, мышление ориентируется по объекту и объективным данным. Это и порождает заметную особенность. Мышление обычно питается, с одной стороны, из субъективных и, в крайнем случае, бессознательных источников, а с другой - объективными данными, передаваемыми посредством чувственных перцепций. Экстравертированное мышление обусловлено в большей мере последними, чем первыми. Суждение всегда предполагает некий критерий; для экстравертированного суждения веским и твердым является критерий, поставляемый объективными условиями, и неважно, будет ли он представлен непосредственно объективным, чувственно воспринимаемым фактом, или же объективной идеей; ибо объективная идея все равно определяется внешними данными или заимствуется извне, даже когда она субъективно одобряется. Поэтому экстравертированное мышление вовсе не должно быть чисто конкретным мышлением, основанным исключительно на объективных фактах; с тем же успехом оно может быть чисто абстрактным, если, к примеру, можно доказать, что идеи, которыми оно оперирует, преимущественно позаимствованы извне, то есть были переданы посредством традиции и образования. Итак, чтобы судить о том, является ли мышление экстравертированным или нет, мы должны прежде всего спросить, на какой критерий оно опирается в своем суждении: ведет ли он свое происхождение извне или из субъективного источника? Дополнительный вопрос касается направления его умозаключений: будет ли мышление направлено преимущественно на внешний мир или нет? То, что мышление занято конкретными предметами, еще не есть доказательство его экстравертированной природы, так как мое мышление может заниматься конкретным предметом либо потому, что я абстрагирую свою мысль от него, либо потому, что я конкретизирую свою мысль посредством него. Даже когда мое мышление занято Конкретными вендами и в этом отношении его можно было бы охарактеризовать как экстравертированное, то направление, которое оно примет, составляет его существенную характеристику и все еще открытый вопрос: приведет ли оно в споем дальнейшем течении опять к объективным данным, внешним фактам, общепринятым представлениям или нет? При рассмотрении практического мышления коммерсанта, техника или естествоиспытателя его внешняя направленность достаточно очевидна. Но если речь идет о философе, мышление которого направлено на идеи, остается место сомнению. В этом случае нам придется выяснять, являются ли эти идеи просто абстракциями из данных объективного опыта и, таким образом, есть не что иное, как более высокие коллективные понятия, охватывающие собой некую сумму объективных фактов; или, если эти идеи не являются очевидными абстракциями из непосредственного опыта, то не могли ли они быть унаследованы по традиции или позаимствованы из интеллектуальной атмосферы своего времени? В последнем случае они также попадают в разряд объективных данных и, в соответствии с этим, такое мышление следовало бы квалифицировать как экстравертированное.
Хотя я не собираюсь обсуждать здесь существо интровертированного мышления, откладывая эту задачу для отведенного ей логикой раздела, мне все же кажется необходимым сказать о нем несколько слов, прежде чем пойти дальше. Ибо, если задуматься над тем, что я выше сказал об экстравертированном мышлении, то можно легко прийти к следующему выводу: экстравертированное мышление покрывает собой все то, что обычно понимается под мышлением. Ведь то, что мышление, которое не направлено ни на объективные факты, ни на общие идеи, едва ли вообще заслуживает называться "мышлением", - аргументация вполне возможная и лежащая, так сказать, на поверхности. Я полностью сознаю, что наша эпоха и ее наиболее выдающиеся представители знают и признают только экстравертированный тип мышления. Это происходит главным образом потому, что все мышление, которое внешне зримо предстает в форме науки, философии и даже искусства, либо вытекает непосредственно из объектов, либо втекает и общие идеи. В силу обоих оснований оно кажется пусть даже не всегда самоочевидным, но по существу понятным, и потому считается состоятельным. В этом смысле можно, пожалуй, сказать, что экстравертированный интеллект, который ориентируется по объективным данным, и есть, фактически, единственно признаваемый интеллект. Но - и здесь я подхожу к вопросу об интровертированном интеллекте - существует мышление совсем иного рода, которому вряд ли можно отказать в праве называться "мышлением". Имеется в виду как раз та разновидность мышления, в ориентации которого не участвуют ни непосредственное познание объектов, ни традиционные идеи. Я прихожу к установлению такого рода мышления следующим образом, когда мои мысли заняты конкретным объектом или общей идеей, причем так, что ход моего мышления неизбежно приводит меня назад к отправной точке, что этот интеллектуальный процесс - не единственный психический процесс, происходящий во мне в это время. Я намеренно пренебрегаю всевозможными ощущениями и чувствами, которые становятся заметными в качестве более или менее нарушающего ход моих мыслей аккомпанемента, и хочу лишь подчеркнуть, что сам мыслительный процесс, начинающийся с объекта и возвращающийся к нему же, находится, кроме того, в достоянном отношении субъекту. Это отношение есть непременное условие, без которого никакой мыслительный процесс попросту не мог бы иметь места. Даже если мой мыслительный процесс направлен, по возможности, только, на объективные данные, то это все же мой субъективный процесс, и нет никакой возможности избежать или обойтись без этой примеси субъективности. Стараясь изо всех сил придать объективную ориентацию своему ходу мысли, я не способен исключить параллельный процесс и его непрерывный аккомпанемент без того, чтобы не погасить искру жизни в своей мысли. Этот параллельный процесс имеет естественную и едва ли устранимую тенденцию субъективировать объективные данные и уподоблять их субъекту мышления.
Итак, когда главный акцент ставится на субъективном процессе, возникает тот другой тип мышления, который противоположен экстравертированному, а именно, то чисто субъективное ориентирование, которое я называю интровертированным. Это мышление не детерминировано объективными данными и не направлено на них; оно начинается из субъекта и направляется на субъективные идеи или на факты субъективного характера. Я не хочу подробно рассматривать здесь этот вид мышления; я просто установил его существование в качестве необходимого дополнения к экстравертированному мышлению и ввел его в более ясный фокус.
Экстравертированное мышление, в таком случае, возникает лишь благодаря тому, что объективное ориентирование получает некоторый перевес. Это обстоятельство ничего не изменяет в логике мышления; оно лишь приводит к тому различию между мыслителями, которое Джемс относил на счет темперамента. Ориентация на объект, как уже сказано, не производит сколько-нибудь существенный изменений в самой мыслительной функции, изменяется лишь ее наружность. С виду такое мышление приковано к объекту, как будто без внешнего ориентирования оно просто не могло бы существовать. Все выглядит так, или почти так, как если бы экстравертированное мышление было простым продолжением внешних фактов, или как если бы оно могло достичь, своей высшей точки, только вливаясь в некую общепризнанною идею. Кажется, будто оно постоянно находится под влиянием объективных данных А приходит к заключениям только с их согласия. Поэтому оф оставляет у человека впечатление некоторой скованности, а иногда я близорукости, несмотря на всю свою ловкость внутри строго ограниченной объектами области. То, что я описываю, - "сего лишь впечатление, производимое на наблюдателя экстравертироваяным мышлением, хотя сам он должен иметь другую позицию, ибо в противном случае просто не смог бы наблюдать феномен мышления такого рода. Однако с этой другой позиции он видит только его внешность, но не сущность, тогда как сам мыслитель может ухватить эту сущность, но не видит внешней стороны своего мышления. Суждение по одной только внешности никогда не может быть справедливым в отношении сущности вещи, а отсюда и выносимый вердикт будет, в подавляющем большинстве случаев, умалять ее достоинства.
По существу своему это мышление не менее продуктивно и креативно, чем интровертированное, - просто оно служит иным целям. Это различие в целях особенно чувствуется в тех случаях, когда экстравертированное мышление посягает на материал, составляющий особую сферу деятельности интровертированного мышления. Например, когда субъективное убеждение объясняется аналитически на основе объективных данных или выводится в качестве следствия из объективных идей. Для; нашего научного сознания, однако, это различие становится даже заметнее, когда интровертированное мышление пытается включить объективные данные в связи, не подтвержденные соответствующим объектом, - иначе говоря, подчинить их субъективной идее. Каждый тип мышления ощущается другим как вторжение в сферу его компетенции, и отсюда возникает своего рода теневой эффект: каждый тип открывает другому свою наименее благоприятную сторону. Интровертированное мышление кажется тогда чистым произволом, а экстравертированное выглядит плоским и банальным. Таким образом, две эти ориентации находятся в состоянии непрекращающейся войны друг с другом.
Возможно, кто-то думает, что с этим конфликтом можно было бы легко покончить, проведя четкую границу между объективными и субъективными данными. К сожалению, провести такую границу невозможно, хотя многие и пытались это сделать. Но даже если бы это было возможно, то подобное разделение имело бы самые гибельные последствия, поскольку сами по себе обе эти ориентации являются односторонними и обладают ограниченной валидностью, так что каждая из них нуждается во влиянии другой. Когда объективные данные превалируют в сколько-нибудь значительной степени над мышлением, оно стерилизуется, становясь простым придатком объекта, и уже не в состоянии абстрагироваться в независимое понятие. В этом случае мышление редуцируется до своего рода "мысли постфактум", причем не в смысле "размышления", а в смысле чисто подражательного мышления, которое ничего не утверждает сверх того, что было явно и непосредственно представлено в объективных данных с самого начала. Такой процесс мышления, как и следовало ожидать, приводит назад к объекту, но никогда не выводит за него и даже не доводит до связывания опыта с объективной идеей. И наоборот, когда это мышление имеет идею объекта, оно совершенно неспособно дойти до его практического, личного значения и остается застрявшим в более или менее тавтологическом положении. Поучительный тому пример - материалистическое умонастроение.
Когда экстравертированное мышление, вследствие сверхдетерминированности объектом, подчиняется объективным данным, оно "с головой уходит" в единичный опыт и накапливает груду "непереваренного" эмпирического материала. Тягостное бремя единичных опытов, почти или совсем не имеющих между собой никакой связи, вызывает диссоциацию мышления, которая обычно требует психологической компенсации. Такая компенсация должна заключаться в некой простои, общей идее, придающей связность этому лишенному какого-либо порядка целому или, по крайней мере, предоставляющей возможность, сделать это. Идеи наподобие "материи" или "энергии" как раз и служат такой цели. Но когда мышление зависит, прежде всего, не от объективных данных, а от какой-то "подержанной" идеи, скудость мыслей компенсируется тем, более впечатляющим нагромождением фактов, скапливающихся вокруг ограниченной и бесплодной точки зрения, в результате чего множество ценных и значимых перспектив полностью теряется из виду. Многие из якобы научных откровений наших дней обязаны своим этой ошибочной ориентации.
Отправить на печать