УПП

Цитата момента



Твоя жизнь движется к финишу со скоростью 24 часа в сутки.
А мы ее — обгоним!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



«Это потому, что мы, женщины, - стервы. Все. Просто у одних это в явной форме, а у других в скрытой. Это не ум, а скорее, изворотливость. А вы, мужчины, можете быть просто умными. Ваш ум - как бы это сказать? - имеет благородный характер, что ли».

Кот Бегемот. «99 признаков женщин, знакомиться с которыми не стоит»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4103/
Китай

В.А. КУВАКИН, В.П. КОВАЛЕВА. НЕИЗВЕСТНОСТЬ

МОСКВА 2005

Валерий Александрович Кувакин, Валентина Петровна Ковалева

Редактор А.Г. Круглов

Работа посвящена анализу неизвестности как третьей – наряду с бытием и ничто – действительности. Дается обоснование ее статуса, описание ее специфических черт и межсубстанциальных коммуникаций между неизвестностью, бытием и ничто. Выявляются наиболее существенные вариации эмоционального, интеллектуального и практического взаимодействия между человеком и неизвестностью. В форме метафизических предположений обсуждаются характеристики мышления, адекватного интеракциям между человеком и неизвестностью, предлагается стратегия ее опознания с целью практической утилизации его результатов.

Для интересующихся фундаментальными вопросами естественнонаучного и гуманитарного знания.

Человек не рождается и не умирает. Он приходит из неизвестности и в неизвестность уходит.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Идея издания опытов опознания неизвестности выросла из не совсем обычных обстоятельств. Лет шесть тому назад Коломенский педагогический институт попросил меня быть научным руководителем аспирантки, Валентины Петровны Ковалевой. У меня не было особых причин отказываться, тем более что в рамках КПИ другого доктора философских наук, имеющего формальное право руководить аспирантами, не было. Когда встал вопрос о теме будущего исследования, я имел неосторожность предложить В.П. Ковалевой тему о неизвестности. Я понимал, что проблема эта – весьма непростая, но был готов, с одной стороны, к отказу и поиску другой темы, с другой (в случае согласия) – ко всяческой помощи в работе, тем более что проблема эта занимала меня давно и сидела в голове, как заноза или какой-то неоплаченный долг неизвестно кому. В.П. Ковалева смело – как головой в прорубь – кинулась в осмысление трудно осмысляемого, и я был просто восхищен ее героизмом и настойчивостью.

Однако житейские обстоятельства В.П. Ковалевой оказались настолько тяжелыми, порой просто невероятно тяжелыми, что, в конечном счете, она была вынуждена отказаться от исследования, хотя я всячески одобрял ее работу и помогал настолько, насколько это возможно для научного руководителя. Мне затруднительно сказать, был бы подготовлен текст кандидатской диссертации, будь тема попроще или традиционнее. Мне кажется, что нет, поскольку жизненные испытания, выпавшие на долю этого умного и исключительно порядочного человека, были слишком тяжелыми, чтобы одновременно биться за элементарное выживание и вести научное исследование, требующее серьезного эмоционального и интеллектуального напряжения.

Все, что мы имели в итоге – это наброски глав, содержание которых трудно вписывалось в план работы и имело вид первичного бульона из цитат и фрагментарных соображений, почти не связанных между собой.

Дело остановилось. Материал этот вместе с моими письмами к В.П. Ковалевой, замечаниями и рекомендациями оставался лежать мертвым и печальным грузом. Вместе с тем вопрос о неизвестности все также продолжал звучать во мне, как и лет 20 тому назад, когда он впервые, под влиянием прежде всего работ Л. Шестова, возник в моем сознании. Кое-что я делал для продвижения в опознании неизвестности. В начале 90-х я выступил в МГУ на Ломоносовских чтениях по проблеме неизвестности в истории русской философии, в 1993 г. я впервые опубликовал некоторые свои мысли о неизвестности в книге «Личная метафизика надежды и удивления», кое-что мне удалось сказать о ней в работе «Твой рай и ад» (1998), в 2004 году я опубликовал статью о неизвестности в сборнике Коломенского института МГОУ, в 2005 году вышла в свет моя статья о неизвестности в третьем номере журнала «Вестник МГУ. Серия философия» за 2005 г. Но для систематического осмысления этого феномена возможностей не было.

И вот когда мои надежды провести этот анализ вместе с В.П. Ковалевой окончательно исчезли, я понял, что нужно что-то делать. Но что именно – было неясно. Между тем, время от времени я открывал файлы с материалом В.П. Ковалевой и вносил в него все новые и новые мысли, не загадывая наперед, что из этого может получиться. Постепенно во мне крепло желание рано или поздно подготовить и издать результат всего этого. Мною двигал не только познавательный интерес и принцип «никакой труд не должен пропадать даром». Я всегда хотел и хочу сегодня поддержать моего (непрошено навязавшись ему) соавтора на его жизненном пути и уверить В.П. Ковалеву в том, что ее главные успехи и победы впереди, что они рано или поздно свершатся.

Ввиду необычности предмета анализа и размышлений я испытываю необходимость сказать об общей цели всего этого предприятия. Главная из них – попытаться привлечь внимание людей, прежде всего философов и психологов, к теоретической значимости темы. Во-вторых, установить диалог с неизвестностью, или, по меньшей мере, такой контакт с нею, в котором произойдет достаточно надежная идентификация неизвестности как таковой. В-третьих, – это поиск путей конструктивного, технологичного и плодотворного взаимодействия с неизвестностью как уникальным источником неизведанного, т.е. неизвестно чего, возможно, открывающего перспективы невероятного и всевозможного. То есть возникает возможность поставить достаточно амбициозную задачу – собрать уже имеющийся опыт опознания неизвестного, систематизировать его, последовательно продумать и технологизировать. В идеале – отыскать научные, максимально эффективные и надежные способы опознания и овладения неизвестностью, которые выходили бы за рамки психологических и эмоциональных способов прикосновения к неизвестности, контактов с ней.

В-четвертых, – это усилие расширить наши представления о человеке, усмотреть в нем такие измерения и потенции, опознание и сознательная реализация которых могли бы привести к очередной антропологической революции, к превращению его из двумерного существа, замешанного на бытии и ничто, к трехмерному, опознающему себя как единство бытия, ничто и неизвестности.

Однако своего рода метазадачей предлагаемых текстов является прояснение феномена человека. Коротко говоря, в контексте обсуждения неизвестности как «третьей» – наряду с бытием и ничто – действительности, возникает вопрос о месте человека в этих измерениях мира. Является ли он не более чем эпифеноменом, игрой или случайной комбинацией бытия, ничто и неизвестности, или же он есть нечто большее и значительное, в пределе – «четвертая», становящаяся субстанция, вбирающая в себя возможности и качества первых трех «материнских» действительностей? Положительный ответ на это метафизическое предположение, пусть даже и в виде философской гипотезы, заставляет формулировать широкий веер подвопросов, касающихся не только возможной сущности и существования человека, но и фундаментальных видов его деятельности. Радикальному пересмотру подлежат в этом случае и представления о базовых качествах, способностях и потребностях человека, о системе его фундаментальных ценностей, о месте и роли человека в мире и о месте мира в жизни человека. Столь основательная ревизия накопленного человечеством опыта и понимания им самого себя чревата новым поворотом в аналитике традиционно метафизических вопросов: что такое мир? Что такое человек? Каковы отношения между миром и человеком? Столь же неизбежными оказываются и извечные попытки обрести новые ответы на вопрошания о смысле человеческого существования, о жизни и смерти человека, об истине, благе, справедливости и красоте, о достоинстве, свободе и ответственности человека во вновь обретаемом четырехмерном мире: в мире своего собственного – расширенного и обновленного – существования, в мире бытия, ничто и неизвестности.

В.А. Кувакин

Преамбула

АНАЛИТИЧЕСКАЯ МАРКИРОВКА ПРОБЛЕМАТИКИ НЕИЗВЕСТНОСТИ

Будучи научным руководителем, я сопроводил свое предложение темы о неизвестности достаточно академичным планом исследования, который мы модифицировали в процессе бесед. Поскольку профилем диссертационной работы должна была быть онтология и теория познания, то с формальной точки зрения нужно было рассмотреть феномен неизвестности в двух планах: онтологическом и гносеологическом, – предварив это рассмотрение этимологическим и категориальным анализом.

Разумеется, было бы неосмотрительно приступать к решению проблемы, не имея для этого никаких предварительных идей и методологических ресурсов. В качестве ключевых «союзников» были выбраны прежде всего И. Кант, в частности его трактовка вещи в себе в рамках проекта критики чистого разума, а также понимание им трансцендентального как сферы возможного конструктивного опыта и трансцендентного как выходящего за рамки всякого возможного опыта. Другим «виновником» этого проекта был Л. Шестов, в первую очередь из-за его острого ощущения реальности, «дыхания» неизвестности, также как и за рисунок его невероятно талантливого «танца» с этой незнакомкой. Далее это С. Франк, – союзничество с которым было предопределено мощной попыткой постижения им неизвестности в работе «Непостижимое». Вместе с тем по ходу размышлений в круг рассмотрения входили и другие отечественные и зарубежные философы, так или иначе касавшиеся темы неизвестности.

В своем более или менее устойчивом виде стратегия опознания неизвестности приняла следующий вид:

Глава первая. Место категории «неизвестность» в системе смежных категорий

1.1. Понятие неизвестности. Его этимология и семантика.

1.2. Неизвестность в свете идей трансцендентального и трансцендентного.

1.3. Бытие, ничто и неизвестность как категории фундаментальной метафизики.

1.3.1. Бытие и неизвестность.

1.3.2. Ничто и неизвестность.

Глава вторая. Неизвестность и сознание

2.1. Эпистемологический статус неизвестности

2.2. Способы опознания неизвестности.

2.3. Квазизнаниевые формы неизвестности.

2.4. Психология восприятия и переживания неизвестности.

Глава третья. Неизвестность как действительность

3.1. Метафизические предположения о неизвестности как действительности.

3.2. Проявления неизвестности как «внешней» действительности.

3.2.1. Неизвестность бытия как квазинеизвестность.

3.2.2. Неизвестность ничто как квазинеизвестность.

3.2.3. Телесные и экзистенциальные проявление неизвестности в человеке.

3.2.4. Трансцендентные виды неизвестности: боги,

потусторонние силы и т.д.

Этот план формально структурирует проблему неизвестности, предполагая наличие двух видов ее фундаментальных присутствий: как ее взаимодействия с познающим человеком и как ее проявления помимо таковых или как таковой. Иначе говоря, неизвестность может обсуждаться в контексте ее познания, т.е. гносеологически, и метафизически – в плане выстраивания гипотез (метафизических предположений) о ее проявлениях как некой безотносительной субстанциальной действительности. Но она же может проясняться с точки зрения ее принципиальных локаций, имея в виду ее субъективное (внутреннее) и объективное (внешнее) по отношению к человеку обстояние, присутствие вне и внутри человека. В самой простой и предварительной форме эту демаркацию проводит Франк: «различать “непостижимое для нас” и “само по себе непостижимое” или “непостижимое по существу”».

Вместе с тем недостатком плана оказалось недостаточно четкое отражение в нем различий этих видов проявлений действительности неизвестности. То есть и «внешняя», и «внутренняя» локации неизвестности, вероятно, имеют свои специфические гносеологические и онтологические статусы, что не было убедительно зафиксировано в плане работы. Грубо говоря, здесь есть ряд вопросов: (1) Если неизвестность «неизвествует» вне меня, то что это такое само по себе и как мы взаимодействуем с нею? (2) Если неизвестность «неизвествует» во мне, то как я взаимодействую с этим? (3) Если есть неизвестность и вне и внутри меня, то как они взаимодействуют или связаны между собой помимо меня?

Впрочем, в последующих текстах плану не придается обязательного значения. В гораздо большей степени мы работали с текстами других философов и с самим этим феноменом – неизвестностью – в той мере, в какой он допускал это, что позволяло сразу погружаться в атмосферу неизвестности и что-то извлекать из нее каким-то интуитивно-психологическим образом. Но следует признать и то, что это – следствие незавершенности замысла, в том числе его недостаточной аналитичности и системности.

Непосредственным основанием моего отказа от строгого следования плану – после получения черновых материалов от В.П. Ковалевой – было внутреннее убеждение в том, что извлечь что-то из неизвестности можно скорее, «работая» с ней не по плану, а импровизационно, как бы неизвестно каким образом, памятуя о том, что подобное познается подобным. В дальнейшем добытое таким образом, возможно, и следует систематизировать, но делать это непосредственно в процессе опознания неизвестности показалось мне неадекватным.

Тем не менее, изложенный выше план был создан не на пустом месте, и он обладает определенной эвристической значимостью. Именно поэтому я в тезисной форме изложу те интуиции, которые были заложены в его основы, а также те ответы, которые ожидалось получить.

В первом параграфе первой главы за точку отсчета было принято предположение о том, что выражение или обозначение неизвестности словом и наличие близких с ним по смыслу или семантическому статусу слов является важным способом как различения термина «неизвестность», так и одной из возможностей ее опознания. Согласно этому предположению, в слове заключены или могут быть схвачены все стороны мира как всеобъемлющего, т.е. как единства трех его измерений: бытия, ничто и неизвестности. Слово – дитя мира, его образ как в частностях, так и в целом. Будучи слепком с мира, оно содержит в себе все возможные виды действительности. Причина такого «всемогущества» и универсализма слова состоит в его происхождении. Оно – продукт жизненного взаимодействия человека, этого неразрывного единства бытия, ничто и неизвестности, и мира – аналогичного «внешнего» триединства. Слово рождается не языком и не в качестве его заведомого продукта и орудия для определения предметов и даже не мыслью или каким-то абстрактным и объективным Логосом. Слово рождается в человеке, возникающем из неизвестности, в присутствующем в нем ничто и бытии, и потому оно (слово) изначально и тотально погружено в них. Оно – естественный «фон», орудие и виртуальное сопровождение нашей жизни как всеобъемлющего и многообразного опыта человека – рационального и иррационального, морального и экзистенциального, этического и эстетического, телесного и созерцательного, реалистического и поэтического, всякого. Символичное, логичное и всеобщее по форме, оно содержит в себе все и вся. По своим выразительным способностям слова универсальны. В них в собственно словесной форме заключен как Логос, так и Хаос, как бытие, так и ничто, как истина, так и заблуждение, как видимое, так и невидимое, как известное, так и неизвестность. Слова, по справедливому суждению С. Булгакова, могут заключать в себе истину и ложь, они могут открывать и закрывать он нас все и вся. Они, добавлю, могут погружать нас в неизвестность, неопределенность и недоумение так же эффективно, как и доставлять нам истину бытия или ничто.

Это обстоятельство помогает нам понять, почему универсальным и самым великим виртуальным опытом человека являются все виды нарративов и дискурсов, а также анализа языка, работа с ним, т.е. все виды лингвистической рефлексии.

Анализируя слова, сопоставляя и противопоставляя их, мы можем как опознавать соответствующие им действительности, так и получать либо новое знание о них, либо полнее обживать и осваивать обозначаемое и вмещаемое ими, казалось бы, лишь виртуально. Даже неизбежный символизм и «виртуальность» слова могут предоставлять нам уникальные возможности для познания, переживания или другого вида опыта, поскольку символизм слова имеет, по меньшей мере, одно уникальное качество: оно может намекать на то, что не дано на самой поверхности действительности. Идеальность слова, т.е. облачение всякого содержания в форму символов, значений, смыслов, образов и т.д., помогает нам (опять-таки, только мысленно, эмоционально, виртуально, с вербальной, идеально-образной или символической подкладкой) проникать все и вся с любой скоростью и в любом месте, поскольку как таковое, т.е. в своей идеальности, оно абсолютно проницаемо и не знает никаких границ.

Неограниченные ресурсы слова позволяют ему схватить нечто, что остается при этом скрытым. Таковы, например, безличные предложения. Вместе с тем имена собственные, личные обладают, заключают в себе или касаются неизвестности наиболее вероятным образом.

Таким образом, этимологический анализ понятия «неизвестность» – вполне необходимая часть проекта опознания неизвестности.

Второй параграф первой главы связан с анализом кантовских суждений о трансцендентальном и трансцендентном. Учение о вещи в себе можно представить как учение о неизвестности. Примечательно то, что Кант вполне определенно говорит о действии вещи в себе на наши органы чувств (с этим связана его известная идея аффицирования), т.е. он признает ее действительность. Но при опознании вещи в себе как неизвестности он не идет дальше (если не считать его допущения, что неизвестность дает нам некий универсальный темный материал, сырье для гносео-конструирующего аппарата чистого разума). В этом его несомненная заслуга, так как в рамках теоретического разума, конструирующего объекты (бытие) всякая неизвестность (как и ничто) просто неуместны. Теоретический разум Канта оказывается исключительно онтологичным (он конструирует через понятия только объекты), хотя априори он открыт не только действительному, но и возможному опыту. В том числе и опыту опознания неизвестности. В слове «возможность» есть, по Канту, лишь то ограничение, что это всякий теоретический опыт. Но его пределы разомкнуты. Разомкнут в этом направлении и чистый теоретический разум.

Кантовская мысль интересна и тем, что в рамках практического разума вещь в себе (неизвестное для теоретического разума) оказывается доступной, но именно как что-то практическое и ноуменальное. Это также согласуется с очевидным фактом: в жизни мы вмещаем неизвестность неизвестно каким образом, т.е., казалось бы, адекватно. Причем вмещаем самым легким способом – неизвестно как, незаметно как, просто безо всяких усилий нашего искусного познавательного аппарата! Оно здесь кажется просто неуместным, подобно теоретическому познанию в кантовской сфере практического разума. И мы вмещаем его наряду с бытием и ничто, будучи сами конкретно-личностными воплощениями мира как невероятно сложного соединения трех его действительностных измерений – все тех же неизвестности, ничто и бытия. Область совершаемого человеком неведомым образом огромна, она заведомо больше того, что проходит через сферу разума и знания.

Если же говорить о ближайших «партнерах» неизвестности как понятия, то, очевидно, это бытие и ничто. Этому должен быть посвящен третий параграф главы первой. Отправным пунктом для обсуждения координации и взаимосвязи категорий «бытие», «ничто» и «неизвестность» является базовая метафизическая предпосылка всей работы: идея о том, что мир – самое широкое здесь понятие – имеет, по меньшей мере, три фундаментальных измерения, измерения бытия, ничто и неизвестности. Их конкретные характеристики в данном случае не имеют значения. Важнее то, что их статус, судя по всему, одинаков, все они фундаментальны, субстанциальны и открыты таким образом, что не имеют ни замкнутых границ, ни досягаемого для иного (других) «центра» (сущности, тотальности, основы и т.д. – подобрать здесь адекватного слова не удается). Они открыты всему и вся и одновременно интенционально всеобъемлющи. Вместе с тем они недоступны «до конца» в силу своей как статической, здесь-и-теперь, так и динамической бесконечности и неисчерпаемости. Очевидно и то, что они взаимодействуют между собой, вступая в отношения частичных (в силу только что сказанного) межсубстанциальных коммуникаций.

Если это так, то анализ даже одних понятий в их взаимодействии способен пролить некоторый свет как на саму действительность неизвестности, так и на характер ее динамики в сочетании с двумя другими – бытием и ничто.

Абстрактное сопоставление категорий бытия и неизвестности дает возможность заключить, что первая ýже и беднее по своему содержанию, чем неизвестность. Это следует из того, что о бытии мы можем изначально и безотносительно к чему бы то ни было сказать, что бытие есть и что оно не есть ничто и неизвестность. Мы можем сказать нечто похожее и относительно ничто: оно «есть» то, чего нет, и оно не есть бытие и неизвестность. В каком-то общем смысле бытие и ничто в себе однозначны и гомогенны; в отношении их возможны однозначные, соответственно, утвердительные и отрицательные суждения.

Неизвестность задает существенно иное к себе отношение. О неизвестности можно сказать, что (1) она «есть» то, неизвестно что, что (2) она «есть» (в ней «заключено») и бытие, и ничто, что (3) она не есть (в ней «не заключено») бытие и ничто, что (4) она одинаково и «есть», и «не есть» бытие и ничто, что (5) она есть все, что угодно, т.е. она есть нечто, преодолевающее несовместимость, различие или диалектическое тождество «да» и «нет», бытия и ничто. Логика языка неизвестности принципиально пробабилистична (вероятностна) и фаллибилистична (находится как в сфере истины, так и заблуждения одновременно). Негарантированность истины и заблуждения, их принципиальная неопределенность также принадлежит к исходным чертам языка, которым мы опознаем неизвестность.

В свете необычности «гносеологии неизвестности» логика и специфика суждений о неизвестности приобретает особое значение. Если, как сказано, о бытии и ничто можно сказать что-то вполне определенное, выходящее за рамки простой тавтологии, то о неизвестности этого сказать нельзя, так как о ней можно сказать все, что угодно. Легко предположить, что в ней «есть» и «не есть» все что угодно и даже более того. Именно то, что она «не есть» все, что угодно и «есть» все, что неугодно, т.е. нечто сверхотрицательное, сверхутвердительное, сверхвозможое, сверхвероятное и тем более сверхвоображаемое, сверхожидаемое и сверхжелаемое. Если предположить, что, возможно, имела место (продолжающаяся и сегодня) эмерджентная эволюция в линии «неизвестность – ничто – бытие – человек», то множество суждений о неизвестности может возрастать неограниченно. Но в любом случае очевидно и то, что коренной статус неизвестности заставляет язык быть сослагательным, модальным, пробабилистическим. Он становится и молниеносным, и сверхосмотрительным, дерзким и осторожным, многоухим и многоглазым, тяготеющим к 360-градусной, круговой, точнее шарообразной обзорности. Он становится мягким, гибким и пластичным до бесконечности и также упорным и настойчивым, целеустремленным. Дыхание неизвестности делает слово и логику суждений о ней беспредельно открытыми, свободными и рискованными, даже катастрофичными и по своей интенции сверхмощными.



Страница сформирована за 0.12 сек
SQL запросов: 169