УПП

Цитата момента



Я славлю мира торжество,
Довольство и достаток:
Приятней сделать одного,
Чем истребить десяток!
Бернс. Проверено экспериментально.

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Женщины, которые не торопятся улыбаться, воспринимаются в корпоративной жизни как более надежные партнеры. Широкая теплая улыбка, несомненно, ценное качество. Но только в том случае, когда она появлялась на лице не сразу же при встрече, а немного позже. И хотя эта задержка длится менее секунды, улыбка выглядит более искренней и кажется адресованной собеседнику лично.

Лейл Лаундес. «Как говорить с кем угодно и о чем угодно. Навыки успешного общения и технологии эффективных коммуникаций»


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/s374/d3354//
Мещера

О Романтиках, или «Как вы относитесь к книгам Александра Грина»?

щелкните, и изображение увеличитсяВопрос от Инэле

Николай Иванович, как Вы относитесь к книгам Александра Грина? Кто он для Вас - отвлекатель от реальности, романтический бездельник, уводящий наивных в мир бесплодных фантазий, или мудрый учитель, помогающий разобраться, как серую реальность сделать цветной и увлекательной самому, не дожидаясь, что "прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете?" Или, может быть, Вас его книги вообще оставили равнодушным? Ответьте, пожалуйста, очень интересно сравнить свое впечатление с Вашим…

Ответ

Когда я разрешу себе быть бездельником, я куплю себе дорогого коньяку, закурю себе толстую сигару и начну играть в компьютерные игры. Или буду читать Грина.

Почитай о Грине — http://grinlandia.narod.ru/bio/bio.htm

Грина хорошо читать молодым девушкам, живущим на содержании родителей и мечтающим перебраться на содержание к кому-нибудь еще.

"Иногда я писал стихи и посылал их в "Ниву", "Родину", никогда не получая ответа от редакций, - рассказывал Грин. - Стихи были о безнадежности, беспросветности, разбитых мечтах и одиночестве, - точь-в-точь такие стихи, которыми тогда были полны еженедельники. Со стороны можно было подумать, что пишет сорокалетний чеховский герой, а не мальчик…"

Все это, конечно, славно, и на скамейке под луной — даже здорово, только — замуж за такого выйдешь? Надеюсь, что нет.

В реальности так и было — Александр Гриневский никогда не был счастлив в личной жизни. Девушки с ним не связывались. Он был добр и доверчив, но печален и неразговорчив, ходил тяжело, как ходят грузчики, надорванные работой.

Цитирую:

Дореволюционные газетчики, строя догадки, утверждали, что автор "Острова Рено" и "Капитана Дюка" - старый морской волк, который обошел все моря и океаны. На самом же деле Грин плавал матросом совсем недолго, а в заграничном порту был один-единственный раз. После первого или второго рейса его обычно списывали. Чаще всего за непокорный нрав.

Переведи: работать в нормальном коллективе он не умел.

О Грине спорят по многим позициям, но в одном схожи практически все: он был неудачником. Жил он тяжело, криво, ночевал частенько в цистернах, мог неоднократно умереть (я бы сказал, только по собственной глупости), а как результат — 52-летний А. С. Грин умер от хронического истощения.

Грин — это мечтатель, который был разочарован, увидев реальный паровоз. Он показался Саше Гриневскому маленьким и серым, потому что Настоящий Паровоз в его воображении был размером с Каланчу.

Цитата из автобиографических воспоминаний А.Грина:

"Когда еще юношей я попал в Александрию, - пишет он, - служа матросом на одном из пароходов Русского общества, мне, как бессмертному Тартарену Доде, представилось, что Сахара и львы совсем близко - стоит пройти за город. Одолев несколько пыльных, широких, жарких, как пекло, улиц, я выбрался к канаве с мутной водой. Через нее не было мостика. За ней тянулись плантации и огороды. Я видел дороги, колодцы, пальмы, но пустыни тут не было. Я посидел близ канавы, вдыхая запах гнилой воды, а затем отправился обратно на пароход».

Примерь к себе: вы встречаетесь, он о тебе фантазирует по своей обычной привычке, а потом ты выходишь за него замуж и начинается обычная жизнь. Где нужно работать, вставать ночью менять пеленки ребенку, вечером ложиться вовремя, а также учиться чему скажут и вообще жить по правилам жизни, что конечно погано. Догадайся, ближайшие перспективы решений такого мужа — алкоголь или, что почти то же самое, компьютерные игры.

Романтики прекрасны своими высокими замыслами — но тяжелы тем, что эти высокие замыслы, по их замыслу, должны воплощать кто-то другие. А не они. Рядом с ними живут не-романтики: обыватели, или, по-синтоновски, здоровые животные. Вместо высоких замыслов у них вполне приземленные, то есть вполне реальные, а еще точнее — эгоистические интересы, но характерно то, что себя они обслуживают сами и цели свои  (да, не самые высокие — проблемы человечества в целом их волнуют мало) достигают за свой счет.

Соответственно, от романтиков стоит взять чистоту и высоту помыслов, а от нормальных людей — привычку работать каждый день, чтобы помыслы превращать в замыслы, замыслы — в намерения, намерения — в четкие планы и далее просто воплощать. Вот будет здорово!

Нормальная героическая жизнь.

Николай Иванович, спасибо за ответ о Грине. Если позволите, я еще уточню. А разве Грэй, Друд и Битт-Бой - не творцы в Вашем понимании? Заботились не только о себе? Более чем. За чей счет? Точно не за чужой… А сам Грин - разве навсегда остался тем Сашей Гриневским, которого Вы очень точно описали? И можно ли назвать неудачником человека, чьи книги пережили его уже почти на целый век? И как он мог более активно действовать в конце 20-х - начале 30-х годов? Чтоб его не только перестали печатать, но и посадили? Спрашиваю потому, что, как это ни забавно, мое превращение в самостоятельного человека из девочки, которая вот именно ищет, кто б ее спас от родителей, началось именно благодаря его книгам - Ваши добавились потом. Ассоль ведь тоже сама себя кормила - игрушки делала…
"Ассоль ведь тоже сама себя кормила - игрушки делала…" - пишет Инэле.

Инэле, я тоже воспитывался на этой литературе и все эти персонажи вызывают у меня человеческую симпатию и сочувствие. Капитан Грей достоин большого уважения - как мужчина, как капитан и как успешный торговец, о других гриновских персонажах сказать не могу - те произведения толком не читал. Но если я начинаю читать "Алые паруса" внимательно, у меня рождаются уже другие чувства и к Ассоль, и особенно к ее отцу - Лонгрену. Прошу прощения за некоторую категоричновать и агрессивность в моих комментариях ниже, это скорее я ругаюсь сам с собой, потому что во мне все эти романтические черты также до сих пор присутствуют.

Малообщительный по натуре, после смерти жены Лонгрен стал еще замкнутее и нелюдимее. По праздникам его иногда видели в  трактире, но  он никогда не присаживался, а торопливо  выпивал за стойкой стакан   водки   и   уходил,  коротко  бросая   по   сторонам  "да",  "нет", "здравствуйте", "прощай", "помаленьку" -- на все обращения и кивки  соседей. Гостей он  не выносил, тихо спроваживая  их  не силой, но  такими намеками и вымышленными обстоятельствами, что  посетителю не оставалось  ничего  иного, как выдумать причину, не позволяющую сидеть дольше. Сам он тоже не посещал никого; таким образом меж ним и  земляками легло холодное отчуждение.

Нормально это? Хорошо это? Едва ли такая отчужденность — достоинство, но для романтика это нормально: потому что низкие люди вокруг не могут понять его высокую душу. А то, что за эту асоциальность приходится платить и ему, и его близким — его волнует мало, потому что он романтик и вопрос: «Кто будет платить?» его не волнует. Он выше этих низких вопросов.

Не говоря уже о  том, что редкий из них способен был  помнить  оскорбление и  более тяжкое, чем  перенесенное Лонгреном, и горевать так  сильно, как горевал он до конца жизни  о Мери,

Никогда не забывать оскорблений, носить оскорбление в своей душе всю ближайшую жизнь — для романтика это достоинство. А для вас?

-- им было отвратительно, непонятно, поражало их, что Лонгрен молчал. Молча, до своих  последних  слов,  посланных вдогонку  Меннерсу, Лонгрен  стоял; стоял неподвижно, строго и тихо,  как судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу --  большее, чем ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали. Если бы он  кричал, выражая жестами или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество  при  виде  отчаяния Меннерса, рыбаки  поняли  бы  его, но он поступил иначе, чем  поступали они -- поступил внушительно, непонятно и этим поставил  себя выше других, словом,  сделал то, чего не прощают.

Верно. Для Лонгрена это новость? Люди такие, какие есть; кто их сделает лучше — неясно, понятно только то, что Лонгрен в этом не участвует никак. Не настаивая, я бы сказал, что Лонгрен людей не любит. Потому что тот, кто любит, в жизни любимых участвует и хочет любимым помочь.

Никто более не кланялся  ему, не  протягивал руки,  не бросал узнающего,  здоровающегося взгляда.  Совершенно  навсегда  остался  он в  стороне от  деревенских  дел; мальчишки,  завидев его, кричали вдогонку: "Лонгрен утопил Меннерса!". Он не обращал  на это  внимания.  Так же,  казалось, он не замечал и  того,  что  в трактире или  на  берегу, среди  лодок,  рыбаки умолкали в его  присутствии, отходя в  сторону,  как  от зачумленного.

Думаю, что цивилизованный человек заранее побеспокоился бы о том, чтобы его окружение понимало — ну, хотя бы часть окружения, люди ему более близкие. И в случае трудных ситуаций и возможных недоразумений цивилизованные люди снова заботятся о том, чтобы их поняли правильно и чтобы их репутация была на высоте. Если же мы играем в недоступную возвышенность и так унижаем окружающих, едва ли стоит удивляться, что окружающие будут отвечать взаимностью. И едва ли правильно в таком случае ответственность за их агрессивность возлагать только на них. Да?

Случай с Меннерсом закрепил ранее неполное  отчуждение.  Став  полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на Ассоль.

Ага. Правильно. Теперь за его принципиальность будет платить еще и Ассоль, дочь его любимая.

Ассоль иногда спрашивала отца: -- "Скажи, почему нас не любят?" -- "Э, Ассоль, -- говорил Лонгрен, -- разве они умеют любить? Надо уметь  любить, а этого-то они  не могут". -- "Как это -- уметь?"  -- "А вот  так!"  Он  брал  девочку  на  руки  и  крепко  целовал  грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия.

Супер. Лишил дочь друзей и нормального детства, на себе ответственности не чувствует никакой, во всем виноваты недоросшие до его высоты окружающие.

Играя, дети гнали  Ассоль, если она приближалась  к ним, швыряли грязью и дразнили тем,  что будто отец ее ел человеческое мясо, а  теперь делает  фальшивые деньги.

Обустроил такое отношение детей к Ассоль ее папа, Лонгрен, который может все это наблюдать ежедневно и оставаться при убеждении, что именно в этом проявляется его любовь и именно он любит свою дочь по-настоящему.

Хозяин игрушечной лавки  начал в этот  раз  с того, что  открыл счетную книгу  и  показал  ей,  сколько  за  ними долга.  Она  содрогнулась,  увидев внушительное трехзначное  число. -- "Вот сколько  вы забрали  с  декабря, -- сказал торговец, -- а вот посмотри, на сколько продано". И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.
--  Жалостно и  обидно смотреть. Я видела  по его лицу,  что  он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное  слово, сил не было от стыда. И он  стал говорить:  --  "Мне, милая,  это больше не  выгодно…»

Ага. Лонгрен с дочерью живут на чужие деньги, но даже цифру, сколько они задолжали, ему должен сосчитать тот, на чьи деньги он живет. И тут, кто его содержит, конечно, последняя скотина, если все-таки решил заговорить о том, что на чужой шее ездить нехорошо.

А какое решение принимает Ассоль: освоить новые профессии, чтобы расплатиться по долгам, или смотать из этой неудобной для нее ситуации и продолжать жить за чей-то счет? Читайте: у Ассоль желание сбежать.

При этом Ассоль вполне под стать отцу, так же беспомощна: даже свое решение сбежать не может осуществить самостоятельно — понимаете, вот сил никаких нет у вполне взрослой девушки. Вот ведь горе какое!

Не  раз, волнуясь  и  робея, она  уходила ночью  на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были  для нее  счастьем;  нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния.
     В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и  простоты. Одиночество  вдвоем, случалось,  безмерно тяготило ее, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та  страдальческая морщинка, с которой  не внести и не получить  оживления. Над ней посмеивались, говоря:
-- "Она тронутая, не в себе"; она привыкла и  к этой боли; девушке случалось даже  переносить оскорбления, после чего ее  грудь  ныла, как  от удара. Как женщина, она была  непопулярна  в Каперне,

Как я слышу, здесь основные ноты: «грустно переходя к действительности», «беспомощность» и «неизбежность страдания». По науке — экскапизм и асоциальность. Если по-русски, то где-то так:

Жизнь неправильная, все вокруг поганки, хорошо бы из жизни смотать, только сил на это нет… Избранные приличные где-то далеко, сама я до них конечно же не доберусь, и это их забота меня найти и меня отсюдова забрать.

И еще раз: «Как женщина, Ассоль была  непопулярна в Каперне». Это то, что романтики получают по своим заслугам и за что всегда винят других. Соответственно, принцы на белых конях под алыми парусами за ними приезжают только в очень литературных произведениях.

Неожиданное продолжение

щелкните, и изображение увеличитсяПисьмо от Инны:

Николай Иванович, здравствуйте!

Вас беспокоит Инэле – та, что спрашивала про Грина. На самом деле я – Инна. Раньше была Инна Вольфсон, теперь по мужу – Соколовская. А Инэле – так, на идишский манер, меня зовут друзья-израильтяне. Пригодилось вместо ника, когда оказалось, что одна Инна на форуме уже есть. Простите, пожалуйста, что вылезаю со своим письмом так поздно. Просто не была уверена, что она Вам нужна – моя обратная связь. Но потом увидела, что наш короткий диалог Вы перенесли на свой сайт, и поняла, что сильно перед Вами виновата. Хочу извиниться, и попытаться загладить свою вину. Кроме того, за добро положено платить добром, а сейчас, как мне хочется надеяться, есть некоторый шанс, что не только мне от Козлова, но и Козлову от меня может выйти польза. Ну, как бы там ни было, в крайнем случае – Вы просто не дочитаете или отмахнетесь, правда?

Хочу сразу оговориться – все, что я напишу, это, конечно, мое субъективное мнение, которое я не собираюсь и пытаться выдавать за истину в последней инстанции. (В скобках, однако, для пущей важности, имею право добавить, что за работу, это мнение выражавшую, я несколько лет назад получила степень магистра).

Итак, начнем, благословясь. Конечно, с очень многим из того, что Вы сказали о Грине и его героях, спорить бессмысленно. И моряком Грин так и не стал, и в цистернах в молодости ночевать ему приходилось, и настоящий паровоз его, 16-летнего, разочаровал, и в личной жизни он поначалу счастлив не был. Могу даже добавить: в детстве и юности он «всегда дорисовывал мечтами недостатки своей работы», и, попав на корабли, не спешил освоить профессию – думал, «это должно произойти как-то само собой». С Лонгреном – тем более, крыть нечем. Ничего нет хорошего в том, чтобы так резко отгораживаться от окружающих, восстанавливать их своим высокомерием против себя, не делая даже попытки защитить свою репутацию и быть понятым. Не здорово и вечно таскать в душе оскорбление,  и не искать способы объяснить людям, как бедно и глупо они живут, помочь им стать лучше и зажить свободнее и счастливее. А уж под тем, что в жизни хорошо высоту и чистоту помыслов совмещать с привычкой работать каждый день – я бы сама с радостью подписалась. (Грин, кстати, я думаю, тоже). Но только почти все перечисленные минусы сразу перечеркиваются вертикальной черточкой посредине, если разобраться, откуда они берутся, что означают, и, главное, когда они у Грина исчезают. Попробуем?

Вы помните, конечно, знаменитую «Морфологию волшебной сказки» В. Проппа? Хотел человек систематизировать волшебные сказки – и обнаружил, к своему огромному удивлению, что все они – вариации одного и того же сюжета: Вредитель делает гадость, Герой вместе с Антигероем, чертыхаясь, отправляются эту гадость устранять, по дороге напарываются на Дарителя, устраивающего им проверку на вшивость, которую Герой благополучно проскакивает и получает в награду Волшебного Помощника, а Антигерой – соответственно, обламывается. Ну, дальше генеральное сражение с Вредителем, меч – голова с плеч, Герой преображается и, очень довольный собой, в новом качестве возвращается восвояси. Финал-апофеоз. Наверняка Вы, Николай Иванович, знаете и то, что, по мнению юнгианцев этот увлекательный сюжет – не только сценарий древнего обряда инициации, как думал Пропп, но и отображение психических процессов коллективного бессознательного, а Герой, Вредитель и прочая компания – не что иное, как архитепические образы. Т.е. волшебная сказка – универсальный сценарий взаимодействия со сферой бессознательного, восстановления утраченной целостности личности, духовной инициации. Причем сам по себе анализ сказки – один из путей этой инициации. Понимая сказку, мы приближаемся к пониманию самих себя. (Что это действительно так, мне пришлось убедиться на собственном опыте: анализ сказочных сюжетов и самоанализ, как оказалось, процессы действительно неразрывные. Такое сопротивление полезло…).

Дальше все просто. Недаром же Грина называют сказочником: с первого взгляда видно, что его персонажам отлично подходят архетипические сказочные роли, а сюжетам – элементы универсальной пропповской схемы. А раз так – значит, и книги Грина подсказывают читателю дорогу к самому себе, дорогу освобождения.

Причем, что еще интереснее – если все гриновские произведения, от первого до последнего, рассмотреть как единый сюжет – то и тут мы увидим все ту же историю схватки Героя с Вредителем. И не удивительно – ведь сам писатель, вместе со своими персонажами, шел той же дорогой самопознания и совершенствования.

А на этом пути – реально ли избежать этапа отчуждения от привычного окружения, стремящегося загнать тебя в старые тесные рамки? Не могу утверждать категорично, но похоже, что нет. Потому и жаль мне, что Вы не помните остальные книги Грина – ведь «Алые паруса» - далеко не самое философски зрелое его произведение (а почему тогда самое знаменитое – это вопрос для отдельного разговора). В этой повести, действительно, очень еще силен мотив враждебного окружения. Лонгрен – Герой, осознавший влияние Вредителя – жизненной инерции (а не фиг было в раю яблоки жрать, как говорит мой муж). И он, как может, сопротивляется ее стремлению убить все самостоятельное и творческое, загнать живую душу в мертвые шаблоны. И даже – выдерживает испытание Дарителя – Фортуны, совершает внушительный, странный поступок, оттолкнувший от него окружающих. Совершает его даже дважды: второй раз – когда решает не  отнимать у Ассоль ее сказку о корабле с Алыми парусами. Но до Генерального сражения, до встречи с Ослепительным Событием, подвергающим понятия о жизни «тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии» (не в смысле познания конечной истины, но в смысле – выбора пути, на котором с каждым шагом истина будет все ближе и ближе, единственная – и вечно изменчивая), он добирается вместе с дочерью только к концу книги. И потому до этого – боится говорить с соседями, не пытается им помочь. Не потому, что не любит людей. А потому, что еще боится осмеяния, не умеет так «фильтровать базар» собеседника, чтобы не пускать в душу то, чему в ней не место. Для этого надо подняться на новый уровень, преобразиться, что и происходит со всеми троими – и с Лонгреном, и с Ассоль, и с Грэем - в финале. Генеральное сражение Грэй выигрывает в тот момент, когда понимает, благодаря встрече с Ассоль, «одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать  так  называемые  чудеса своими руками».  Помните, как он после этого говорил о своем замысле  с Пантеном,  с лейтенантом встретившегося им в море военного корабля? А следующий герой Грина – Друд в «Блистающем мире» уже с самого начала романа не только не боится говорить – он уже не может молчать: «Это единственное ядро, к которому я привязан».

Вот только – как говорить, если живое знание нельзя передать в готовом виде (спаси нас, Господи, от проповеди неофитов!)? Если задача – не столько дать ответ, сколько разбудить дух вопрошания, подсказав направление поиска? Грин, добравшись до этой стадии, выбирает самый писательский способ: он создает художественные образы, шифруя в них тот самый алгоритм личностного роста. При этом он активно пользуется  приемом остранения, который, как писал Шкловский, помогает вывести читателя «из автоматизма  восприятия»,  заставить  его  заново увидеть предмет,  сделать привычное необычным,  странным. Получается тройной эффект: мало того, что сами по себе гриновские сюжеты обладают целительной силой сказки, мало того, что само по себе восприятие остраненных образов тормошит творческие возможности читателя, увлекая его разгадыванием скрытого смысла, так еще и отгадка – ни что иное, как все тот же алгоритм совершенствования человеческой души.

Но если все это так – а похоже, что это и вправду так, не даром же гриноведы уже лет 50 как твердят в один голос: Грин не уводит людей от действительности, а стремится помочь им возвыситься над ней,  чтобы обогатить ее  новой красотой; а знаменитый А. Горнфельд еще при жизни Грина утверждал, что  «Грин знает,  куда идет и куда ведет своего читателя.  Как всякий художник,  он, конечно, колеблется, ищет, но он ищет единственно верного пути и, найдя его, уже не может от него отречься». Так вот, если все это действительно так, то тогда получается, что два писателя – Александр Грин, «один из лучших мастеров психологической прозы ХХ века», как о нем сказал В. Ковский, и знаменитый психолог-практик Николай Козлов – просто коллеги-единомышленники. Поиск путей раскрепощения личности, превращения человека,  жившего по чужим схемам, словно станок с программным управлением, в программиста собственной жизни, пробуждение его творческих возможностей – это ли не задача Синтона? Да чего далеко ходить – не кто иная, как я сама, накопав в книгах Грина кучу реально работающих в жизни идей – потом, словно в подтверждение моей правоты, все это прочла у Вас, Николай Иванович.

А вот теперь – самое время начать извиняться. За то, что мой Вам вопрос про Грина был не очень честный, это была скорее провокация. Я хотела посмотреть, станете ли Вы говорить о Грине с его «Алыми парусами» так же, как говорили о Бахе с его «Мостом через вечность» - в Вами же так четко описанном режиме полемического сражения. Увы – я угадала. О чем теперь сильно жалею. Конечно, я это сделала из самых лучших побуждений, чтоб спросить потом: Николай Иванович, Вы уверены, что можете сами себе объяснить, почему такому сильному и доброжелательному человеку, как Вы (потому и сильному, что доброжелательному; или наоборот?) понадобилось так жестоко размазывать по плинтусу двух своих фактически коллег? Почему в диалоге с ними Вам важно не столько выяснить истину, сколько – доказать свою правоту, точнее – их неправоту, а еще точнее – их полную ничтожность? Чем они Вам так опасны? Что есть у них в книгах такого, что Вам увидеть никак нельзя, и еще больше нельзя – дать это увидеть другим? Вы пишете: «Прошу прощения за некоторую категоричность и агрессивность в моих комментариях ниже, это скорее я ругаюсь сам с собой, потому что во мне все эти романтические черты также до сих пор присутствуют». О чем это Вы – только ли о недодавленном отвращении к паразитам, к двуногим представителям фауны, не желающим вспоминать, что они вообще-то родились людьми? О не до конца уверенной способности совсем не пускать в душу зло? Или есть что-то еще, что Вы в собственной душе видеть не хотите, но чему там как раз – самое место? Не выплескиваете ли Вы младенца вместе с грязной водой?

Ну вот, хотела все это спросить – и спросила. Но только я, увы, не учла, и в этом гораздо большая моя вина, что Вы в пылу полемики не остановитесь только на подчеркивании вырванных из контекста недостатков, а пойдете на откровенные, скажем мягко, полемические преувеличения. Ну, Вы понимаете, это я не про резкость тона – это я про то, что Лонгрен с дочкой – беспомощные люди, живущие за чужой счет, и даже не способные посчитать свои долги, а когда им о них наконец говорят, то их, фактически, содержатель, оказывается последней скотиной. Что решить возникшие проблемы они не могут, освоить новые профессии Ассоль в голову не приходит, а ее желание встретить наконец хоть кого-то, кроме отца, кто видит жизнь так же, как она – чтоб убедиться, что это она видит мир точнее, чем соседи, и тем самым выйти в другую жизнь, торжествующую уверенностью (общепринятая гриноведами интерпретация) – это, оказывается, просто стремление потеряться от кредитора… Ну, Николай Иванович… Ведь во всем этом правда – только то, что они действительно задолжали. Только откуда им было знать о долге, если лавочник 17 лет был ими доволен как поставщиками, и ничего о долге не говорил, пока не понял, что спрос на их игрушки уже не поднимется? Продолжать не буду, хотя привести цитаты, опровергающие и их беспомощность, и то, что Ассоль не хотела заняться чем-то другим, и что считала лавочника мерзавцем – легче легкого. Не хочу, слишком Вас уважаю. Ну бывает, мало ли чего по запарке не наговоришь… Прошу только об одном – обратите внимание на фразу лавочника, что дети теперь только подражают тому, что делают взрослые. И на комментарий Лонгрена – что дети не играют, а только учатся. «Все учатся, учатся, и никогда не начнут жить – а жаль, право, жаль!» А если еще учесть, что игрушечные механизмы, которые видит в лавке Ассоль – это у Грина всегда образ мертвой, механистичной души… Понимаете, о чем этот эпизод, да?

Но вот чего я себе вообще простить не могу – так это того, что не учла, что Вы, не будучи литературоведом, можете довериться откровенно недобросовестным авторам, и от своего имени растиражировать ту откровенную ерунду, которую они понаписали. (Знаю, категорично и грубо, но увы – других слов ни А. Довбня, ни Н. Тендора, по-моему, не заслужили: ну честное слово, надо же, публикуя статью о знаменитом авторе, почитать хоть что-то из серьезных исследований о нем… Ну хоть В. Ковского и И. Дунаевскую, что ли… Или уж писали бы тогда просто от своего имени, не употребляли выражений типа «принято считать»… Фу, вот и сейчас от стыда за них щеки горят). Не умирал бедный Александр Степанович от истощения – умер от рака легких, на руках у любимой жены. Да, и в личной жизни он был счастлив, как мало кому удавалось. (Не сразу, конечно. С первой женой Верой ничего у него не получилось хорошего. В своих воспоминаниях она приводит замечательный диалог, случившийся у них через несколько лет после развода. Грин после какой-то ее реплики воскликнул: «Да ведь ты, Верушка, умный человек!» Это было сказано с таким искренним удивлением, что она только спросила со смехом: «А почему ты раньше считал меня дурой?» - «Да ведь меня бить надо было за то, как я себя вел, или, по крайней мере, щипать, а ты только молчала и плакала…» Вот когда он это понял – тогда и встретил свою Нину Николаевну, про которую в один голос все мемуаристы говорят – она словно специально родилась, чтоб стать его женой. Да и по ее собственным воспоминаниям это ясно – они написаны той же душой, что писала и гриновские книги, только, может быть, в менее интеллектуально изощренном, мягком, женственном ее варианте. Все это можно прочитать в «Воспоминаниях об Александре Грине». Л.: Лениздат, 1972 г. И сказать, что все исследователи сходятся на том, что Грин был неудачником – тоже, конечно, нельзя.

В общем – хотела как лучше – а получилось… ну, дальше Вы знаете. Получилось, что теперь висит у Вас на сайте ответ на мой дурацкий вопрос, и что из этого выйдет? Вы ведь – человек авторитетный, не А. Давбня какой-нибудь. Значит, те, кто про Грина ничего не знают – могут теперь, после Ваших слов, плохо о нем подумать. А те, кто знают – могут очень нехорошо подумать про Вас, чего я, честное слово, очень бы не хотела. В общем, простите пожалуйста, Николай Иванович…

Инна Соколовская

25 ноября 2004г.



Страница сформирована за 0.1 сек
SQL запросов: 171